По весне
упаду, как уставший снег,
разобьюсь со звоном
на копеечные монеты.
Это будет похоже на смех
и на фокус или обман.
Будет странно,
что мне ты
не дал ни слова,
а взамен я в твоих карманах
помещусь, как долг
или как награда.
И этому буду рада.
Будет толк
от меня — купишь новое платье
маме, разбросаешь
чуть-чуть на удачу и на погоду,
остальное подаришь братьям,
больным, нуждающимся, голодным,
ночующим на скамейках,
всем, кому не хватает
на жизнь.
Не оставишь себе
ни копейки.
За широту лица и долготу грудей
Я тебя причисляю к лику
сортировочной Гардарики
И деградирующих почв ея.
О светлой пасхи банный день!
апрельская хрустящая сорочка
на табуретах к пробужденью сыновей
Набат с водонапорных башен —
их любимый танец
«Куда ты мчишься птица-тройка?»-
их последняя молитва.
Бряцанье гардеробных бирок
с жилистых запястий,
смыканье оцинкованных щитов
Гоплиты все!
И старики и дети
Я на себе ловлю твой полный ожиданья
и синевой татуированной
глубокий взгляд
Не разбираюсь в винах но…
предпочитаю твое
выдержанное в бутыльчатых икрах
разглядывать на свет
в дымчатый капрон
А сегодня
я пьян с утра
потому что давно хотелось
и ты оставив меня побрела
дюнами в ванную комнату ты….
Гляди как мерцают в небе
знаки железнодорожного зодиака
и среди прочих созвездия
вымерших селений
Кизеловского бассейна.
В мире плакало пять океанов,
Расплескавшись по берегу глади.
Разгонялось цунами — семь баллов
По шкале — черной, скрученной прядью.
Мир ревел — бесполезный, и старый,
Под накалом природной стихии —
А земля задыхалась от пара,
И от саженей многоквартирных.
Город рвал миллионные связи,
Город ел сам себя, словно дикий,
Человеки барахтались в грязи
Подбирая свой скарб невеликий.
Человеки мечтали укрыться
В своих честных пятнадцати метрах.
А цунами — холодный убийца,
Рвал запястьями труд многолетний.
В этой громкой природной трагедии
Кто-то тихо, безудержно плакал..
Мир съедали и дурь, и столетия,
Таял мир, как свеча Пастернака.
На моих опущенных, чуть мраморных запястьях
Кто-то спрятал карту метрополитена.
Над землей плели машины путевые снасти,
Запуская блеклый дым в дороги-вены.
А вчера в метро вечернем кто-то
На стекле оставил надпись » не вернуть».
В голове моей слагались, словно ноты,
Голоса, ушедших в вечный путь.
Взгляд в упор сидящим против света —
Паутина мыслей прячется в ладонь.
Это — моя первая победа,
Против всех, кто носит свою боль.
Я смотрю на спины впереди идущих,
Прячут взгляд под ноги — позади.
В человеческой, дышащей тучно гуще
Я — один…
закрываем уши и ничего не слышим,
но и сами сидим потише, как мыши.
чтобы вороны, ястребы, совы летели мимо.
а еще мы накурим тут, станет больше дыма,
в этом облаке, в этой завесе, в этом тумане,
мы сидим, но бояться никак не перестанем.
совы, ястребы, вороны — очень хитрые твари,
и над нами кружат их злые хищные хари.
мы сидим и дрожим и молимся богу,
своему мышиному, помогающему понемногу,
защищающему, так сказать, дающему крышу.
мы сидим и дрожим, а что еще делать, если мы мыши.
тише, тише, хватит ходить и топать,
приведете к извержению или потопу,
тише, тише, мы мыши, нам нужно дрожать,
совам, ястребам, воронам — уничтожать.
тише, тише, мы мыши, ну что вы, не слышите?
думать иначе, жить иначе,
верить в другого бога,
бабушка плачет, мама плачет,
вырастили глупца.
ходишь-бродишь, ищешь удачи,
от вологды до таганрога,
побатрачишь за грош-калачик
пот сотрешь с лица.
та цена, которую платим
за веру в другого бога —
наказания и проклятья,
злые взгляды в упор.
лучше на диване в халате,
кофе и рома немного,
чем с горы на самокате
в темный сосновый бор.
думать иначе, жить иначе
и умереть иначе,
в грязной луже на чьей-то даче,
точно не на кресте.
hasta la vista, моя удача,
мы никогда не плачем,
раз нас решили повесить значит
мы будем на высоте.
Любовь тиха и бескорыстна.
Она чужда греха, бесчинства.
Не превозносится, не лжот,
Прощает, верит, отдает.
Любовь молчит и долготерпит.
Она проста и милосердна,
Не горделива и скромна.
И не завидует она.
Путь от различия к единству —
Любовь в сердцах сияет чистых.
И будучи важней всего
Любовь не ищет своего.
Любовь есть правило всех правил.
О ней учил апостолл Павел.
Живу одной тобою я,
Любимая любовь моя.
Я Твой поющий спутник.
Любовь моя незрима.
Никто не проще в мире,
Чем я, Твой тихий спутник.
Любовь моя незрима,
Как след в долине снежной.
Мой свет есть боль и нежность.
Ты видишь — я незримый.
Как след в долине снежной,
Звучит Твоя молитва,
И с ней звучу я слитно
Цветком в долине снежной.
Звучит Твоя молитва —
Ввысь пёрышко взлетает.
Любовь боль растворяет.
Шепчу Твои молитвы.
Ввысь пёрышко взлетает —
Я Твой поющий спутник.
Меня не знают люди.
Познаешь Ты, взлетая.
Я Твой поющий спутник.
Любовь моя незрима.
Никто не проще в мире,
Чем я, Твой тихий спутник…
Подоконник в годовалой пыли
И облупившейся краске.
Окно — отпечатки: здесь были
Когда-то
Чьи-то
Пальцы.
Здесь полно опустевших комнат:
Высох покинутый улей.
Мычит, и по спинам стульев
Всеобъемлющая
Тишина.
Не скрипеть уж теперь кроватям,
Форточке не скрипеть — уж хватит,
И сотни жизней
Комната
Лишена.
Духота — души на зияет
Черной дырой без конца и начал:
Здесь потихонечку умирает
Воздух, который любил причал.
Мне нужен священник,
Как деньги нужны бездомному.
Я убийца, похабник и пленник:
Плачусь по прошлому, темному, корыстному…
Мне парфюм не спаситель:
Я до ниточки пахну крысами.
Где же?
Где же спаситель мой?
Искупитель из меня неважный:
Словами — разменными монетами —
Жадно вымаливаю себе прощение.
Доктор!
Лечение мне назначьте:
Ванны, уколы, таблеток пачки.
Знаете, доктор,
Бессонницы нынче в моде:
Ночные прогулки, беседы о вечном и преходящем.
Доктор,
Приходите ко мне через годик —
Вот увидите, я попробую быть настоящей!
Доктор, я лечила себя стихами,
Толстовскими многотомниками —
Знаете, голоса в голове стихали,
Но потом
Гремели из всех радиоприемников.
Доктор,
Мне жизнь не в милость:
Я грешник, вор и убийца.
Вам такого не снилось,
И, наверное, не приснится.
Ах! Откройте форточку, доктор!
Дайте немножечко подышать!
Во мне, кажется, что-то сдохло…
И, кажется, это душа.
Прощай навек, нелепое житьё —
И снится мне у белого порога,
Что предстояло — то ушло в небытиё
По воле Бога…
Теперь так странен личный беспредел,
Я обрываю веточки корысти —
Пусть ствол стоит, который он радел,
И прорастут на нем другие листья.
Когда уж выбран путь,
Так странно наблюдать,
Как позади ломаются тропинки,
Когда по лезвию дошел до серединки,
То удивляешься нелепости житья…
Но прикоснувшись к тайне бытия,
Они по-прежнему беспомощны, как дети,
Российского свидетели житья,
Поэты…
И пусть к ним Муза прыгает в ладонь,
Но в двух мирах они пред ней невольны —
Она их больше, как мирская скорбь,
И ими бьет, как языком по колокольне…
У Феи-музы множество забот,
Но Питер Пен никак не вырастает,
И только Венди эту жизнь живет
И умирает…