Поёт труба в военном городке.
Динамик возле станции рыдает.
Наряд купает лошадей в реке.
Блестят их крупы. Уши западают.
Казармы на высоком берегу
Врастают в землю прочно, год от года.
Горячий ветер лижет Селенгу.
Кирпич алеет в мареве восхода.
Песок и ветер хлещут по глазам,
Но со слезой яснее вспомнишь: лето,
Кавалерийский полк в стенах казарм
Томится ожиданием рассвета.
С окрестных сопок сняты патрули,
Комэски в штабе склеивают карты,
А над ночным безмолвием земли
Развёрнуты песчаные штандарты.
Они летят над самой Селенгой,
Воды касаясь пыльными кистями,
Где плоский берег выгнулся дугой,
Как верховой со срочными вестями.
В тугих чехлах укрыт знамённый шёлк.
Молчит труба. В потёмках к эшелону
На станцию орденоносный полк
Вытягивает узкую колонну,
Чтобы теперь в столовке полковой
С плакатом про героев Халхин-Гола
Плеснуть в стаканы водки даровой
Под лязганье казённого глагола.
Есть винегрет и верить, что твоя
Жизнь удалась. На полку встанет книга.
И выползет из черепа змея,
Чтобы ужалить старого комбрига.
Четыре дня на юг, на юг,
Четыре долгих дня
Он торопил коня на юг
И не щадил коня.
В кровавой пене конский бок,
Глаза — красней вина,
Но мчится бешеный седок
И шпорит скакуна.
И тот, кто сорок лет назад
Вознёс его в седло,
Кто гнал его сквозь дождь и град,
Промолвил, опуская взгляд,
Вздыхая тяжело:
«Довольно, дам покой ему.
На этом берегу
Он — лист дубовый, к моему
Прилипший сапогу.
И я стряхну его с ноги,
Пускай летит в огонь,
Туда, где сняты сапоги
И отдыхает конь».
что происходит
с монахом плот
против теченья плывёт
люди смотрите
с монахом плот
против теченья плывёт
в колокол бейте
с монахом плот
против теченья плывёт
видится плотнику гвоздарю
хмельнику мельнику рыбарю
против теченья плывет
к Свято-Юрьеву монастырю
против теченья плывёт
честной монах будь судия
сомненьям нашим и разбродам
на море-Ильмене ладья
стоит под воском и под мёдом
с Ионой неревским купцом
по рекам и волочным тропам
пойдём за медью и свинцом
а может и за вечным гробом
чтоб не попасть под грабежи
жену не обратить вдовицей
где больше веры расскажи
в каком монастыре молиться
ведь говорят что храм иной
питает лучше души наши
о том что вера за стеной
потешнее не слышал блажи
так где она ответь сейчас
запутавшимся без утайки
отвечу
вера только в вас
понятно ли
с Христом ступайте
Зурабу Нижарадзе
Художник рисует быка.
По чистому полю листочка
Гуляют перо и рука
Свободно, рассеянно, точно.
Неведомой жизни исток.
Вот бык. Он плывет в океане.
А всё остальное — в тумане…
Рука, и перо, и листок,
И женщина, и облака,
И волны проносятся мимо…
Гуляют перо и рука,
Рассеянно,
Непоправимо.
Так кончается баллада,
Как кончается весна.
И печалиться не надо,
Что кончается она.
Счастье кратко,
Зыбко море,
А улыбка — вспыхнет вновь
Нам на радость, и на горе,
И на гибель на просторе,
И на пир,
И на любовь.
«Летали брови без лица,
порхали мокрые ресницы
умерших женщин…» — до конца
июля это всем приснится.
Ей снилась собственная кровь
скорее плоской, а не красной,
ей снилась собственная кровь
не ситцевой и не атласной.
Ей снилось: кровь её висит
на длинной бельевой (не скажем:
верёвке) и почти кипит,
точнее — закипает. Важным
мне кажется её наклон
в горизонтальную тряпичность,
+ ветер с четырёх сторон,
четырежды асимметричный
пространству ветренного сна,
которое назвать пространством
нелепо, ибо так странна
си страна непостоянства.
Ей снилась кровь как простыня,
хрустящая с мороза, даже
преувеличивая, я
преуменьшаю сон. Прикажем
ему окончиться в стихах,
но он возникнет за стихами…
Ей снилась кровь (читайте — прах,
читайте — страх) — читайте сами.
Ей снилась кровь, она могла,
но не сумела стать любовью,
и женщина изнемогла
изогнутой над кровью бровью.
Возобновляющийс взгляд
вернулся к ней, и кровь вскипела.
Она двенадцать раз подряд
пыталась возвернуться в тело.
Она проснётся никогда,
точнее: никогда проснётся,
и сильно красна вода
над ней сомкнётся.
Мушиный танец звезд, на все, на все похожий.
Безумная шумит сухих небес трава.
И духа серебро во мне покрыто кожей
несеребра.
На отмели времен, прижавшись к человеку,
вселенная молчит, не кратная семи,
а кратная его отчаянному бегу
вдоль смерти искони.
Мы все еще бежим в продолговатом дыме
дыханья своего по мякоти земной
и падаем в нее такими молодыми,
что просто — божемой.
Нас облегает снег, нас обретают воды,
чужая память нас волочит по земле,
мы падаем в костры невидимой свободы
и ползаем в золе.
Нас настигает жизнь, когда мы умираем,
и взглядом, и рукой мы раздвигаем смерть
и смотрим на себя, и безупречно таем,
и продолжаем петь.
И рушится трава, и птицы исчезают,
и дети голосят, и рушится трава,
и духа серебро торжественно пылает
в тисках несеребра.
За три дня в столице Прикамья прошло около 20 событий: поэтические чтения, концерты, дискуссионные площадки, презентации книг. На фестивале выступили более 50 поэтов из Пермского края, Челябинска, Екатеринбурга и Москвы.
Неизбежным для «Компроса» было то, что его будут сравнивать с фестивалем «Словонова», который в Перми больше не проходит. Об этом поэт Виталий Кальпиди упомянул сразу, еще перед открытием, на пресс-конференции для журналистов.