Проснулся утром, включил телек, там как обычно —
Сирия, Америка, кризис, короче, мрак.
Я допиваю свой кофе с ложкой сахара, думаю, ладно.
Щас пойду на работу, куплю козинак.
Иду пешком, кругом слякоть, лужи, весна же,
Погодка не очень — че-то ветер, дождик, дубак.
Захожу в магазин у работы, греюсь немножко,
И за 46 рублей беру себе козинак.
На работе как обычно, бумаги, справки дурацкие,
Клиенты жалуются привычно, что мол в жизни бардак.
Я киваю с умным видом, а про себя тихонько мыслю.
В обед закроюсь в кабинете, буду грызть козинак.
Коллеги всё стонут — телеграмм заблокировали,
Зарплата маленькая — короче, всё им не так.
Я про себя думаю — «Да нормальная зарплата»,
И с веселым хрустом жую козинак.
Вечером дома тепло и уютно,
Телек не смотрю даже, что ж я — дурак?
Улыбка ползет по лицу от мысли,
Что завтра куплю себе ещё козинак)
Ты вряд ли слышишь, как здесь пустота
Звенит,
Ты вряд ли знаешь о чувствах в бутылке
Виски.
Меня к тебе тянет, как самый большой
Магнит,
Как буквы в словах обнимаются в мятом
Списке.
Ты вряд ли знаешь мои наизусть
Стихи.
Они для тебя как шелест листка
Бумаги.
На белом холсте проявившиеся
Штрихи
Не станут началом бессмысленной скучной
Саги.
Ты вряд ли забыла мой тембр и все
Слова,
Мои поцелуи и плавный полет
Касаний.
И пусть бесконечно ты будешь всегда
Права,
Но в списке не может быть больше, чем есть,
Желаний.
И точно найдётся повод уйти,
Не ждать,
Безумно влюбиться во взгляды тупого
Сноба.
Но было бы лучше нам просто с тобой
Признать,
Что мы разрушаем наш внутренний космос
Оба.
Я варю борщ, но это не значит, что я повар,
Это вообще ничего, по большому счету, не значит.
Люди всё время играют чувствами друг-друга,
А у меня борщ закипает.
Пока я шинковал свеклу, поранился пару раз.
Закипит борщ — наложу бинты, но я не врач,
Надо построить дом, посадить дерево, вырастить сына,
Только я не мужчина.
Вода похожа на кровь, кастрюля на лунный кратер,
Я посвящу борщу песню и спою её под гитару,
Только я не поэт и даже не исполнитель
Может быть завтра, но извините.
Каждое утро я выбираю новую роль,
Сегодня я математик, завтра портной.
Я подбираю слова, говорю невпопад но с душой,
Только я не актер.
В шкафу диплом, в дипломе специалист,
Я накупил цветов, только я не флорист,
Я бегу от себя, хоть я не легкоатлет,
Я просто варю борщ, а меня — нет.
Какая древняя печаль
Вселилась в эти звуки?
Мне кто-то нежный по ночам
Играет на дудуке…
И наяву или во сне,
Но вижу я картину,
Что он играет только мне
Под небом Палестины…
И уплывает тихо вдаль,
Сгущаясь, как нирвана,
Ветхозаветная печаль,
Светла и безымянна,
И потаённо между строк
Мерцает и лучится
В ней только призрачный намёк
На то, что НЕ случится…
Не будет шумной толкотни
С дурного перепоя,
Не будет гневного «распни!»
Над жаждущей толпою,
Никто сегодня не умрёт
В юдоли этой бранной,
И Вероника не утрёт
Зияющие раны…
О, как мелодия чиста,
Легко ложатся строфы:
Не будет смрадного креста
И пафосной Голгофы,
Не будет злобы палача
И нежности Лонгина,
Не будет горлицей кричать
Над гробом Магдалина,
И не прольётся чья-то кровь
Предвестницей заклятья,
Но будет вечная Любовь —
Ей не нужны распятья!
И будет сладок виноград,
И сок ударит в землю…
Любовь не требует наград
И жертву не приемлет!
Лишь для ее высоких фраз
Совьётся небо в свиток,
Любовь прекрасна без прикрас
Евангельских пиитов,
И будут в честь её звучать
Совсем иные звуки!..
Мне кто-то нежный по ночам
Играет на дудуке…
над нами — горный гарнизон
из камня и коры.
мы держим курс за горизонт,
в древесные дворы.
река нам шепотом поет,
стирая монолит.
и мы выходим из нее
под солнечный софит.
и мы смеемся так, что склон
звенит из темноты,
перед судом приговорен
к столетьям красоты.
река ликует, говорит
на древнем языке
о нас, смотрителях орбит,
бредущих вдалеке.
о нас — фотонах серебра,
поющих духовых,
горящих лампах маяка,
отчаянно живых
река все знает наперед
до третьей борозды.
под нами — талый небосвод,
дрейфующие льды.
Всемогущий Тенгри — Дух небесный!. Лошадь лучшую я в дар привел.
Я готовлю выкуп за невесту, есть в калыме у меня осел.
Ну, зачем, скажи, на небе лошадь? Встанет пред тобою на дыбы.
Кто ее объездит? Кто стреножит? Норов лошади, как склон горы.
Не смотри, что в стойле грациозна. Яростна! И это полбеды.
Может унести к холодным звездам или в параллельные миры .
А осел безвольный. С ним надежно. Хоть и низкорослый, все же конь.
Он навьючен кладью всевозможной. Сильный. И к тому ж, покладист он.
Молвил так джигит, жалея лошадь. Разве в жертву может быть дана
Та, которая глядит тревожно, та, которая ему верна?.
Тенгри грозен. Разразился громом… Тенгри на седле — не под седлом.
Не привык Всевышний быть ведомым в поднебесье… да еще с ослом.
Лошади я дам рассвета крылья, подарю ей звездное руно.
И судьбу, не схожую с кобыльей. Ей — с Пегасом в паре быть дано.
Всемогущий Тенгри — Дух небесный!. Громоздящий горные хребты,
Ты способен воспарить над бездной, воссоздать иллюзии, мечты…
Над Тянь-Шанем, над горами неба, лошади крылатые летят…
Может это — быль, а может — небыль. Ну а кто-то видит ж е р е б я т…
Дао следует нам и природе
розоваты жемчужины когда во дворе никого
и бутылки звенят звенят можно
тихо потрогать?
ты вся в дымах Бонда менструальной крови
такая входишь с катаной в троллейбус
и нам смешно
где взорванный продуктовый ещё остались
фантики оплавленные сырки
возьму консервы
от пепельного охранника
отцеплю рацию
я вспотел под толстовкой
говоришь я трансгуманист
помогаю стихам таблетками
чтобы можно было не отрываясь
смотри, там белка и голубь
у бензиновой лужи смотрят фильм
отражение в осколке зелёного неба
кусок мира
где выброс пахнет физраствором
ложится на музыку на ладони
скульптур деревьев
а повсюду как снег лежит мусор
У непокорного Корнеплода
Надежды рассыпаются во прах,
А руки опускаются всё ниже.
Старик, жена к безумию всё ближе,
Но не достать им из земли никак
Ту вещь, которой дед доволен был,
Ту вещь, которой бабка так гордилась.
Теперь вся гордость без следа разбилась,
Как только дед в безмолвии застыл.
Они пытались вытащить её,
Проклятья продолжали разноситься.
«Пора уж всей семьёю нам сплотиться, —
Сказала бабка, — всем вокруг неё!»
На том и порешили: внучка, кот,
И неприятно пахнущая псина,
И всяческая мелкая скотина, —
Все вместе ненавидят Корнеплод.
Усилия их тщетны до поры.
Сплоченье ничего уже не значит.
Но вдруг себя тихонько обозначил
Зверёк, что в шуме выполз из норы.
И дед, и бабка, внучка, псина, кот,
Бессильны оказались перед Репкой.
На помощь мышь пришла. Схвативши крепко,
Достать таки сумели Корнеплод.
Сего мораль: плод ненависти — боль.
Сплоченье же приводит к просветленью.
Гоните прочь и ярость вместе с ленью.
Покой придёт без них. И в этом соль.
моя вторая первая любовь
была на удивление прекрасна
в ней не было душевных катастроф
и нервы не мотал никто напрасно
и не курили на балконе мы вдвоем
никто из нас не резал в ванной вены
моя вторая первая любовь
была до простоты обыкновенной
она была печальна и нежна
как на прощанье данное объятье
и нам двоим как будто не нужна
как будто не хотели её знать мы
она была печальна и тепла
как вечер возле бабушкиной печки
как будто я уснула и спала
а просыпаться некуда и не в чем
Одно и то же разными словами
хочу сказать, почти что не дышу;
но ускользает мысль за край бумаги,
забыв о том, что я её пишу.
Летит к тебе над озером, и в воду
глядит она, во тьме считая рыб
из года в год. Какое время года
стояло на дворе, когда приник
к оконному стеклу на даче деда?
Сказал: «Похоже, нынче клёва нет».
И тонкий лучик ангельского света
подкрадывался к вороху газет.
Стою на облупившемся крылечке,
ты ухо чешешь, смотришь на ведро:
«Мы на прикорм возьмём немного гречки,
пойдём, пока ещё не рассвело».
Хочу тебе сказать, хочу сказать я…
«Вот только завтра в сапогах иди.
Штаны надень и кофту вместо платья.
Там без тебя довольно красоты…»
Мне дела нет до клёва, но рыбалку
люблю я, как клубнику и кино,
лишь потому, что ты идёшь вразвалку.
Я за тобой.
И тихо.
И светло.
Протираю забытый угол —
Позвоночник не держит торс.
Как обычно забита трубка,
Что по форме и смыслу — трость.
Постоянно играть палитрой —
Очевидно такой талант.
Хорошо, что давно перила
Очертили мой тротуар.
И теперь я молю: «О порох,
Отпусти же меня поспать»
Больше мне не нужна опора,
Та, с которой могу упасть…
Всё те же, там же, в тех же позах —
Диваны, трубки, разговоры,
Изба, ковры, ветра, морозы,
Дороги, дураки и воры.
Амуры, грязь, навоз, холопы,
Бастарды с волчьими глазами.
Для просвещения — Европа,
Цыганкам — серьги с жемчугами.
В долги… В Италию, на воды…
Жена в четвёртый раз брюхата…
Трактирщика о стойку мордой…
Письмо послу из магистрата.
Граница, Неман, пыль, бекеша,
Казачий ротмистр — тупица,
И Высочайшая депеша
С запретом проживать в столицах…
Борзые, ружья, кони, плётки…
Ночами холодно — не спится…
Грудь… Скоротечная чахотка…
И по монетке на ресницы…
Всё те же, там же, в тех же позах —
Под православными крестами…
Ветра, дороги, паровозы,
Жандармы, воры с дураками…