Литагент, критик и представитель «АртМосковии» Ирина Горюнова (Москва) провела мастер-класс «Литературный брендинг и PR» в рамках поэтического фестиваля.
В конце ноября 2016 года в Перми завершил свою работу поэтический фестиваль «Компрос-2016». Его гостями стали поэты, литераторы, сценаристы и музыканты из городов Москвы, Екатеринбурга, Челябинска, Кирова, Нижнего Тагила, Липецка, Улан-Удэ.
Каких тут только чудес нет, но среди всего этого
Им кажется, что они нашли что-то совершенное.
Ожидание, сложенного вдвое письма ответного —
Это на земле для них самое ценное.
И защитные механизмы мозга уже не справляются,
Когда он начал её части тела руками трогать.
И от промелькнувшей искры они воспламеняются.
Всего от одной искры они горят возле стога.
И как тут не запеть, когда такая луна над головой,
Где из молока и сахарной пудры вновь и вновь
Рождаются чувства, смешанные со слюной,
В мире людей, верящих в вечную любовь.
В любовь, которая оказалась на примятых полях
А всё происходящее легло под звёздный покров.
И среди всего этого где-то в русских деревнях
Летающие тарелки воруют коров.
— Прошу, уйди! И больше нас не мучай!
Я её сын и моё мнение нужно учитывать.
Если в жизни все полагаются только на случай,
То мне тут тогда на что рассчитывать?
Вдыхая рывками терпкий запах перегара…
Наверное, всё же я ещё слишком мал.
Потому и закрываю лицо от его ударов,
Пытаясь понять, что я не так сказал.
И вспомнил… вспомнил, как однажды
Убегал от него босиком по снегу,
И была у него неутолимая звериная жажда,
А у меня — ни суперсилы ни оберега.
И продолжая держать ладони у лица,
Пока в доме телевизор орал посреди ночи,
Я понял одно: что хуже пьяного отца
Может быть только пьяный отчим.
Когда-то мы схватили время и затащили под стекло.
С тех пор, как солнце лёд, наш взор его плавит.
А ещё стрелками взяли, да и порубили ему лицо.
И вот за это оно нас так нещадно теперь старит.
Заставляя каждого живущего в этой Вселенной
Посмотреть на сыплющейся песок в часах,
С воды вековую информацию снимая пеной.
Людей, гуляющих по пляжу, слушая голоса.
И мы видели, как оно играло с детьми и листьями.
Ну а вот что происходило на самом деле:
Оно желтило в ящике стола фотографии с письмами
И обдирала ногтями в саду краску с качелей.
И теперь из самого детства за нами тянется страх,
Особо ощутимый к утру, когда ночь уже позади.
И в прокуренной комнате пепельницу зажав в руках,
Монотонными ударами выносит дыхание из груди.
И метнув в человека с транквилизатором дротики,
Оно склонится над телом и пальцем потычет.
А после, в кресле держась за деревянные подлокотники,
Будет рассматривать чертежи изобретений да Винчи.
Время тут все предметы и вещи знает по именам,
Оно живёт во всём — от диванной пыли до хлебных крошек.
И если его сейчас не видно, это значит оно где-то там
На корточках вдоль трасс доедает сбитых кошек.
Время на цепях висело с ведьмами на стенах,
Вместе с ацтеками золото отливало в монеты,
Плавало в ладье с викингами в рогатых шлемах,
В запревшее сено прятало пистолеты.
И ему, что рушить, что возводить — всё едино: Гляди!
Даже провернуть планету его не затрудняет сильно,
Но только вот перед зависшим над цветком колибри
Время почему-то бессильно.
Да, мне помнятся не слова,
А цветочные берега,
И как жизни пшеничный шар
Набухал. Я тогда не знал,
Что просыпались из горсти
Земляникою в этот стих
И Серёжа, и Дима, и
Ещё много — много моих
Високосных, живых людей.
Я тогда у реки сидел,
Я был мальчиком золотым
Тихо сам себе говорил:
«Ничего — ничего родной
И тебя заберут домой,
И за пазухой, и в руках,
И в пшеничных живых стихах»
Но запомнились не слова
А цветочна я молота,
И как взяли меня в ладонь
Молча и унесли домой.
И как жизни цветущий шар
По ночам мне мешал дышать.
И я шёл собирать во сне
Землянику в сырой траве.
В тёмной комнате темно целоваться.
Севши на поезд можешь увидеть связь
Пригородных, узловых станций,
В будущем безразличных или влюблённых в нас
Встречных с чистыми, по-птичьи глазами
И родных, чих уже и не вспомнить глаз.
Проводница разносит чай по вагонам часами
И ошибается станцией, вот уже в сотый раз.
В тёмной комнате по особому тесно.
Лежим как в утробе два близнеца
И слушаем — бьётся матери сердце
Она что-то бормочет, смеётся и обнимается.
Будто в Австрии под тяжестью серого неба
На выпавшем свежем снеге в купе
В старых, затёртых, солдатских шинелях
Тяжело дыша, мы лежим в темноте.
Где не ждут ни тебя ни меня,
Где Луны кровяная бадья,
Наливается молоком
Там уснул человек за столом
Навалившись башкой на кулак
Он сопит, и деревья шумят
И не слышит, как рядом на стол
С неба льётся Луны молоко.
Как подходят к нему и молчат
То друзья, то враги, то врача
Вызывает старушка в платке,
То рисуют ему на спине
Ярко-алый, детский цветок,
То холодной ладонью висок
Ему трогают, что-то бурча,
То уже не дождавшись врача
Его мягко кладут на траву,
И он видит в тяжелом бреду:
В лунном небе ветер несёт,
То врачей, то платок, то цветок,
То лопаты ломая в грязи
Матерят его мужики.
Коль уж прощаться нам надо — то налегке:
Корка сухого билета в твоей руке.
Кротость короткого слова — опять не такт.
Рот будто перерисован. Весомы так
Только минуты на сломе, на вираже,
В трубке песочных часов посреди движе…
Резко оборванных, словно промок песок.
Губы пропали, за ними наискосок
Смазало веки движением рукава.
Коль уж прощаться — то только забыв слова.
В районе Приморской дорожные знаки теряют
Кудрявые головы чаще отважных героев.
Здесь ветер кусает балконы, и бельевая
Веревка, как кнут, подгоняет его. А с моря
Все тянется песня (грустнее ее не слышал)
О том, что свобода, казалось бы, в километре.
В районе у моря, в июне, усталый мальчишка
Теряет лицо, но не голову: глупого ветра
В ней так не хватает. Тот занят: дорожные знаки.
И рвется на части дорога, теряя границы.
В Смоленке вода словно шерсть утонувшей собаки:
Касаясь ее, пальцы вязнут, и жаждут укрыться
В моменте вчерашнем. Как лаяли эти два года!
Как было тепло в этой комнате с видом на бегство.
В отсутствии знаков он шел, куда ветер заводит:
В прохладное горло метро. Перед тем как исчезнуть
Он выдохнул звезды, мосты и густые туманы,
Ночные шаги, на которых налипла усталость.
А маятник начал движение слева направо.
Жизнь продолжалась.
Язык откинул скованность как трость.
Прошу, постой, поговори со мной,
Прошу. Улыбок пьяных гроздь
Сорвал.
Мне снова слышать довелось
Пустого сердца звон.
Слова, слова, слова.
Я скорость задал, и теперь, увы,
Себя теряю страшно и легко.
Как в стробоскопе: то без головы
Бегу,
То вдруг без рук, без ног,
Без времени, без города, страны
Во тьме.
Во тьму.
Смотри,
Я снова весь наоборот,
И двор застыл: упрямый и чужой.
Печали каждой нужен дирижер,
Ей нужен друг.
Который год
По камертону тонущей зимы
Ищу единственный порядок нот.
Мы не одни — не так — не мы одни
Так одиноки,
Чтоб не говорить
Друг другу важных слов.
Апрель замедлил ход,
И демоны слетелись
Доклёвывать погасшие бычки.
Простой теплопровод.
Парад постелей.
Ритмичные толчки.
Всё в мелкой дрожи нот,
Тебе до пробужденья
Осталось только сбросить тень.
Расстаться с ней. И вот.
И что же ты наденешь?
Когда уйдёшь в раздетый день.
Всё правильно, взгляни,
Такая лёгкость всюду!
Пластмасса и стекло, пыль и вода!
Твой телефон звонит,
Как поцелуй иуды,
И демоны любви на проводах.
Построен интеграл,
И Бог вполне доволен
(Практически смеётся вслух),
Что не существовал.
И был уволен.
Или одно из двух.