Тут поутру такая тишина,
Как будто только что закончилась война.
И мы выходим, двое из живых,
Качаясь от ранений ножевых.
Ты тянешься рукой к моей руке –
И я молчу на том же языке.
Мой ненаглядный, мой любимый враг,
Зачем всё так?..
Распевают малы пташки
Архангельски гласы,
Утешают младу душу
Те ли песни райски.
М.Кузьмин
Когда приглашения или посмертны
или втоптаны снегом,
не поет птица,
чьи перья податливым лезвием
из семени изнутри (пшеница)
клубья земли выскребают,
клубья огня, давясь языками,
и далее слабым шагом
полями, вихрями полыханий
по небу (свинцовая глыба-краюха)
сверяют с узорами птиц.
Как за огранкой рассеялись сны,
базарные слухи,
а также каждый шаг слева и справа —
шаг времени, след ваших отцов.
Синица на рудотканной изгороди,
рукотворной ли?
«Сплачетца мала птичка».
В домах азбука, гнутый конек,
ложка для светских приличий.
«Мелочно», — цветов умолчание рече,
крапленое стужей.
Прелый чай — часть эпиклезы.
То даль — наше вместилище —
подслеповато.
Азбука-палимпсест.
Речные глади сточены конкой, проломом,
желтой артелью следов,
желна рвёт воздух,
сплетения ивовых.
Сточены поименно предместья,
пригороды и околицы,
блесной истерзаны
в воды, двойники
в русские ночи.
Спешащие в небе свиться в
сочинении птиц: мы им или они,
подобия демонских званий,
статуи-росчерки,
селения паутины.
Что ветхие перья и кости
кочет поутру бросит
оклик-лепнину, где
неясная внутренность
славит солнце и тень.
Как дивен сей сад пустыннолюбной
Горькие солонцы проницаемы в чаще,
в Чаше камень-кремень
щедре или пустяшен,
камень-песок, винныя уксусы.
От рубленных телес-дресва и щепоти,
не во гробех в несытую землю
без домовища — спочивать.
Склевать, сможем сглотить
хлебную пыль, невинныя искусом,
уже и молчащие вновь, но тяжко
как подводная хлябь и пагубь,
без одежды славней и пищи сущей.
То не сад-цветник — весны оживанье.