Александр Морозов

…

Да, мне помнятся не слова,
А цветочные берега,
И как жизни пшеничный шар
Набухал. Я тогда не знал,
Что просыпались из горсти
Земляникою в этот стих
И Серёжа, и Дима, и
Ещё много — много моих
Високосных, живых людей.
Я тогда у реки сидел,
Я был мальчиком золотым
Тихо сам себе говорил:
«Ничего — ничего родной
И тебя заберут домой,
И за пазухой, и в руках,
И в пшеничных живых стихах»
Но запомнились не слова
А цветочна я молота,
И как взяли меня в ладонь
Молча и унесли домой.
И как жизни цветущий шар
По ночам мне мешал дышать.
И я шёл собирать во сне
Землянику в сырой траве.

…

В тёмной комнате темно целоваться.
Севши на поезд можешь увидеть связь
Пригородных, узловых станций,
В будущем безразличных или влюблённых в нас
Встречных с чистыми, по-птичьи глазами
И родных, чих уже и не вспомнить глаз.
Проводница разносит чай по вагонам часами
И ошибается станцией, вот уже в сотый раз.
В тёмной комнате по особому тесно.
Лежим как в утробе два близнеца
И слушаем — бьётся матери сердце
Она что-то бормочет, смеётся и обнимается.
Будто в Австрии под тяжестью серого неба
На выпавшем свежем снеге в купе
В старых, затёртых, солдатских шинелях
Тяжело дыша, мы лежим в темноте.

…

Где не ждут ни тебя ни меня,
Где Луны кровяная бадья,
Наливается молоком
Там уснул человек за столом
Навалившись башкой на кулак
Он сопит, и деревья шумят
И не слышит, как рядом на стол
С неба льётся Луны молоко.
Как подходят к нему и молчат
То друзья, то враги, то врача
Вызывает старушка в платке,
То рисуют ему на спине
Ярко-алый, детский цветок,
То холодной ладонью висок
Ему трогают, что-то бурча,
То уже не дождавшись врача
Его мягко кладут на траву,
И он видит в тяжелом бреду:
В лунном небе ветер несёт,
То врачей, то платок, то цветок,
То лопаты ломая в грязи
Матерят его мужики.